В Мурманске в ДК имени Кирова выступил прозаик, драматург и актер Евгений Гришковец с моноспектаклем «Предисловие». Перед своим выступлением писатель посетил Большое Радио. В проекте «Студия ТранZит» поговорили о творчестве, источниках вдохновения и предстоящих планах.

АЛЕКСЕЙ САВИНЦЕВ: Дорогие друзья! На волнах 106,9 - студия «Транзит» с замечательным гостем. Сегодня у нас действительно настоящий (и прошу заметить - те, кто смотрит нас на www.big-radio.ru, может увидеть) настоящий Евгений Гришковец. Ещё раз повторюсь - это прозаик, это драматург, актёр; но, хоть он и отрицает - старается не называть себя музыкантом – для меня еще и музыкант.

Евгений, приветствую!

ЕВГЕНИЙ ГРИШКОВЕЦ: Здравствуйте.

АЛЕКСЕЙ САВИНЦЕВ: За эфиром мы выяснили – у вас перерыв в посещении нашего города получился в три года, да?

ЕВГЕНИЙ ГРИШКОВЕЦ: Даже больше чуть-чуть, да.

АЛЕКСЕЙ САВИНЦЕВ: По ощущениям - тогда был октябрь, сейчас май – по погоде примерно одинаково…

ЕВГЕНИЙ ГРИШКОВЕЦ: Да, то же самое, прекрасная погода!

АЛЕКСЕЙ САВИНЦЕВ: Стабильная?

ЕВГЕНИЙ ГРИШКОВЕЦ: Да, стабильная.

АЛЕКСЕЙ САВИНЦЕВ: А спектакль совершенно другой, и он в череде постановок… мы сейчас в середине или в завершении тура?

ЕВГЕНИЙ ГРИШКОВЕЦ: Я его выпустил год назад, так что можно сказать, что это последний спектакль, когда спектакль можно считать премьерой. Я успел практически свежий спектакль привезти практически в «вечную мерзлоту». Так что сегодня будет премьерный спектакль – он всегда свежий в течение года!

АЛЕКСЕЙ САВИНЦЕВ: За этот год постановок – ведь публика разная, и как-то, что-то изменилось внутри лирического героя во время постановки?

ЕВГЕНИЙ ГРИШКОВЕЦ: Нет, ничего не изменилось, просто спектакль по сравнению с премьерой вырос почти на час. Это мой самый длинный спектакль, и тем, кто купил билеты, нужно знать, что спектакль идет 2 часа 35, а то и 2 часа 40 минут – мой самый-самый длинный спектакль. Поскольку он тесно связан с той книгой, которую я недавно написал, примерно год назад она вышла – это огромный роман под названием «Театр отчаяния. Отчаянный театр» (так, уже и слушателям стало скучно), здоровенную просто книгу я написал, большущую книгу, полтора килограмма весом…

АЛЕКСЕЙ САВИНЦЕВ: …которую, кстати, в магазинах города не найти!

ЕВГЕНИЙ ГРИШКОВЕЦ: Сюда далеко везти полтора килограмма живого веса бумажного!

АЛЕКСЕЙ САВИНЦЕВ: У нас перед эфиром был вопрос: всем радиослушателям, всем почитателям и вашим поклонникам – какие вопросы у вас есть к Евгению? Один вопрос – я задам его предпоследним, но один из самых частых почему-то такой вот: «А с чего это вдруг Евгений анонсировал новую пьесу, и говорит, что напишет ее летом. А вообще-то Гришковец пишет зимой?» И вот фанов волнует этот вопрос на одном из первых мест!

ЕВГЕНИЙ ГРИШКОВЕЦ: Зима в Калининграде не очень длинная, в отличие от мурманской зимы, и довольно неприятная, поэтому в это время лучше писать – сидеть дома. Ну, это так…

Пьеса пишется коротко. Предыдущую пьесу, «Весы», которую я очень люблю, я написал ее всего за 12 дней, так что можно выделить, и я не могу себе представить, над чем в пьесе можно дольше работать, чем месяц, например. Просто это недолгая работа. Это, если говорить серьезно.

А так, летом… Летом почему бы не пописать, когда там люди говорят: «Пойдем выпивать, бухать, веселиться!», а я: «Нет, ребята, я книгу пишу!» - хорошая отмазка! А сам к семье, к детям…

АЛЕКСЕЙ САВИНЦЕВ: Сейчас у вас вышла постановка «Весов» в исполнении, если не ошибаюсь, Кемеровского театра, да?

ЕВГЕНИЙ ГРИШКОВЕЦ: Да.

АЛЕКСЕЙ САВИНЦЕВ: Вы принимали ли участие, помогали ли актерам или они сами?

ЕВГЕНИЙ ГРИШКОВЕЦ: Я эту пьесу ставил как режиссер.

АЛЕКСЕЙ САВИНЦЕВ: Ставили как режиссер.

ЕВГЕНИЙ ГРИШКОВЕЦ: Да, причем я сразу ставил ее в двух театрах. В Кузбассе есть два больших города, Кемерово и Новокузнецк, они равновеликие, и там есть драматические театры. И я решил сделать такой – не знаю, кто это делал! – в Новокузнецк за триста километров от дома приехали артисты, которые репетировали в Кемерово, мы вместе репетировали в двух составах, и потом спектакль вышел одновременно в двух театрах, с одинаковыми декорациями, и сейчас идет в двух театрах – ну просто одинаковый спектакль, только с разными артистами. То есть мой родной регион, Кузбасс, получил два спектакля по цене одного.

АЛЕКСЕЙ САВИНЦЕВ: Но вот все-таки я был в Новокузнецке, и я могу так сказать, что отличаются новокузнечане от калининградцев, как публика…

ЕВГЕНИЙ ГРИШКОВЕЦ: От кемеровчан, вы хотите сказать?

АЛЕКСЕЙ САВИНЦЕВ: Я не знаю, как правильно их назвать.

ЕВГЕНИЙ ГРИШКОВЕЦ: Кемеровчане. Мурманчане же, да?

АЛЕКСЕЙ САВИНЦЕВ: Ну все, да… хотя некоторые в Оленегорске обижаются, говорят: «Нет, мы не оленегорцы!»

А вот калининградская публика для вас? И вообще, жить в Калининграде…?

ЕВГЕНИЙ ГРИШКОВЕЦ: Калининградская публика очень хорошая. Чем легче, чем проще условия жизни, чем вольготнее они, чем мягче климат, чем дешевле жизнь, тем люди менее серьезно и глубоко относятся к искусству. Чем легче жизнь, тем больше люди полагают, что искусство – это что-то из сферы обслуживания, которая делает нам жизнь интереснее, веселее, это что-то из разряда развлечений.

Северяне, сибиряки, дальневосточники, уральские люди могут на спектакле не только хохотать, но и рыдать, переживая художественные высказывания как собственные серьезные личные жизненные переживания. Люди южные, люди западные, люди, которые живут в комфортных условиях, даже климатических – они не очень этого хотят. Они приходят в театр для удовольствия. Они запросто могут после спектакля сказать: «Спасибо вам, мы очень хорошо провели время. Мы прекрасно отдохнули», вот. Но, тем не менее это хорошие люди. Если они хорошо живут, зачем от них требовать, чтобы они еще страдали в театре?

АЛЕКСЕЙ САВИНЦЕВ: Ваш жанр – его называют «новый сентиментализм» …

ЕВГЕНИЙ ГРИШКОВЕЦ: Это его я так сам назвал двадцать лет назад, и уже жалею!

АЛЕКСЕЙ САВИНЦЕВ: А вот, кстати, двадцать лет назад и сегодня, на волне «гаджетомании» и так далее, он – актуален? Для вас?

ЕВГЕНИЙ ГРИШКОВЕЦ: Театр?

АЛЕКСЕЙ САВИНЦЕВ: Спектакль и ваш жанр.

ЕВГЕНИЙ ГРИШКОВЕЦ: Ну, мой жанр это все равно театр… Ну вы назвали жанр, который когда-то назвали «Гришковец» - ну ладно, на здоровье. Я понимаю, что я делаю не моноспектакли, а делаю отдельный такой театр. Но это все равно – театр. А если это театр, то в эпоху гаджетов это практически единственное искусство, которое невозможно оцифровать. Можно все оцифровать, можно уже даже скульптуру передать, настоящее произведение искусства монументальное, можно передать и напечатать 3D-принтером, понимаете? Кино разлетается моментально, его за ночь переводят на русский язык, и мы все, как сумасшедшие, смотрим очередную серию «Игры престолов». Книгу можно моментально передать куда-то, и еще быстро перевести. А театр нужно смотреть в театральном зале - и никак по-другому! Потому что нужно из живого человека, и нужно сидеть среди живых людей в зале, чтобы ощутить театральные впечатления. В одиночку театр смотреть нельзя.

Вот и все, это такое безумное искусство – театр, которое никогда не будет оцифровано и зафиксировано.

АЛЕКСЕЙ САВИНЦЕВ: Вопрос, который у меня есть, личный, и который с первого самого спектакля, когда я посмотрел, у меня он возник – слава богу, что выпала возможность его задать: не тяжело ли вот так открываться? Потому что каждый спектакль - это двери в себя, в свою жизнь, в свои переживания…

ЕВГЕНИЙ ГРИШКОВЕЦ: Послушайте, я, во-первых, интимных историй там не рассказываю. Все-таки воспроизводится в области искусства только то, что может человек другой - который младше меня, старше, который никогда не писал книг или, например, никогда в жизни не служил на флоте. Мало того, чтобы это могла воспринять женщина, которая имеет совершенно другие – всякие! – впечатления и ощущения. Это универсальные истории всегда, это не открытия, и открываюсь я к зрителю тем образом, таким способом, или, скажем, в том направлении, я очень доверяю зрителям, что они это поймут, что то, что так важно мне, так же важно и тем людям, которые купили билет и пришли на мой спектакль. Вот тут вот, в области доверия, абсолютно открыт я – да, я открываюсь полностью, потому что полностью доверяю зрителям.

Но бывают и те люди, которым то, что я говорю, непонятно. Они уходят, хлопают дверьми, возмущаются – есть и такие. Но таких людей все-таки совсем немного. Но даже и такое наносит мне существенную душевную рану. Я переживаю по этому поводу, сколько бы я не играл этих спектаклей – корка на душе не наросла.

АЛЕКСЕЙ САВИНЦЕВ: Ну, наверное, в этом и секрет, что удается открываться вот так вот…

ЕВГЕНИЙ ГРИШКОВЕЦ: Никаких секретов, никаких, да!

АЛЕКСЕЙ САВИНЦЕВ: Кстати, как те приморские города, уже упомянутые, как они относятся ко всем этим флотским историям? Сопереживают, сочувствуют, или как-то комментируют, пытаются дополнить даже своими, а?

ЕВГЕНИЙ ГРИШКОВЕЦ: «Те приморские» - это какие?

АЛЕКСЕЙ САВИНЦЕВ: Ну, те, которые с войной – мы же говорим о военных судах…

ЕВГЕНИЙ ГРИШКОВЕЦ: Ну да, да!

АЛЕКСЕЙ САВИНЦЕВ: … ну, тихоокеанские…

ЕВГЕНИЙ ГРИШКОВЕЦ: Ну, тихоокеанские – это потому что назвать Сочи… это же приморский город, а какие там флотские истории могут быть. Ну, да, Калининград – но в Калининграде не очень чувствуется военно-морская составляющая, поскольку база флота находится на расстоянии, и очень светский город. И в Калининграде, например, моря не видно – порт находится в заливе, и его ниоткуда не видать. Чайки на помойках сидят, да, ну моряков иногда можно увидеть.

В Севастополе, конечно, очень чувствуется, и люди относятся с огромным уважением и с любовью к тому, что я говорю про флот, и к флотским историям. Даже к тем историям, которые являются страшными, и совсем не украшают историю флота – ну, потому что флотские люди знают, что бывает, а что не бывает.

АЛЕКСЕЙ САВИНЦЕВ: Я не могу не задать этот вопрос, как человек, трепетно относящийся как к словам, так и к вещам – я до сих пор вспоминаю промокашку, это мое частое воспоминание, ко многим вещам я тоже – стараюсь сберечь их. И сейчас Калининград, Мурманск, еще некоторые города затронула такая повальная волна переименования аэропортов.

 И я вот пытался в Интернете найти – а что же считает Евгений Гришковец по этому поводу, и не нашел. И вот сейчас этот вопрос задаю: вот ваше отношение? Калининград – там, кажется, Елизавета Петровна стала лидером в голосовании…

ЕВГЕНИЙ ГРИШКОВЕЦ: Да.

АЛЕКСЕЙ САВИНЦЕВ: … у нас – Николай II, до этого, вроде бы у вас Кант лидировал. А вот ваше отношение – стоит ли?

ЕВГЕНИЙ ГРИШКОВЕЦ: Да мне пофиг, честно говоря. Ну, занимаются этим, правда. Приживется это? Аэропорт Калининграда – это аэропорт «Храброво», в Новосибирске – «Толмачево», Внуково вряд ли будет переименовано. Город-герой Мурманск – как приживется к нему Николай II? Приживется – приживется, не приживется – ну и так будет какая-то надпись над зданием, и все… Ну правда, еще время на это тратить, думать об этом, мы же все равно не сможем это отменить. Проголосовали – и проголосовали, людям приятно было поучаствовать в чем-то историческом, во всяком случае – выглядящим как что-то историческое. По этому поводу нет никаких переживаний.

АЛЕКСЕЙ САВИНЦЕВ: Дорогие друзья…

ЕВГЕНИЙ ГРИШКОВЕЦ: Вот аэропорт Кемерова уже давно носит имя Леонова, космонавта Леонова, потому что он там родился - и мне очень приятно! Мне в прошлом году на День шахтера в городе Кемерово присвоили звание почетного гражданина города Кемерова, а я уже пятый год являюсь почетным жителем города Калининграда. Это приятно – 15 тысяч рублей к зарплате, к пенсии, и право ездить бесплатно на общественном транспорте.

И вот теперь есть два человека, которые являются почетными гражданами двух городов, Кемерова и Калининграда. Это Алексей Архипович Леонов, первый человек в космосе, и я. И мне было забавно, и я решил в Калининграде воспользоваться правом почетного гражданина и проехать на трамвае (единственный общественный транспорт остался – трамвай). Я взял значок, удостоверение, и даже распечатал «Положение почетного гражданина». Когда вы будете в Калининграде, обратите внимание – единственный город в стране, где узкоколейные трамвайные линии, еще от немцев остались, и трамвайчики такие маленькие.

Ну я сел, в вагоне было человек пятнадцать людей. Подошла кондуктор, спросила. А я говорю: «Вы знаете, я почетный гражданин, я могу ехать бесплатно». «Серьезно?» - говорит - «Да». «А можно» - говорит – «посмотреть удостоверение?». Я пока показывал удостоверение, она говорит: «Я такое первый раз вижу!» - «Ну, вот у меня еще и Положение…» - «Ой, вы извините, пожалуйста, можно?».

Она взяла, пошла к вагоновожатой, которая старше по званию. Они трамвай остановили, куда-то звонили, звонили… а у нее такая будочка, и потом она высунулась, чтобы все слышали в вагоне: «Да хрен с ним, пусть едет!».

АЛЕКСЕЙ САВИНЦЕВ: Браво!

АЛЕКСЕЙ САВИНЦЕВ: Дорогие друзья, продолжаем на 106,9 общаться с замечательным Евгением Гришковцом, у которого сегодня в 19 часов в ДК имени Кирова состоится спектакль, моноспектакль «Предисловие». Судя по картинке, которую я видел, билетов уже нет, но я думаю, что те, может быть, счастливчики, которые верят в свою удачу – попробуйте пойти в кассу, вдруг получится!

Евгений, мы сейчас за эфиром говорили - ну я даже не знаю, обсуждали, обменивались мнениями – новую страту, новый звук, что популярно, что непопулярно. Тем временем, самый главный вопрос, который приходил – про вас, как про музыканта, хоть вы все время стараетесь как-то отмежеваться, не называть себя музыкантом – а вопрос про вас и про группу «Бигуди». У всех поклонников, и я тоже среди них – вопрос: стоит ли нам ждать продолжения этого замечательного проекта?

ЕВГЕНИЙ ГРИШКОВЕЦ: Не просто стоит, а можно уже практически это делать, то есть ждать, потому что мы приняли решение – не то, что мы об этом объявили, мы просто это не скрываем – что с осени мы возобновляем нашу совместную деятельность. Наверное, летом мы постараемся записать несколько новых треков, песнями я это не могу назвать, и уже до Нового Года мы хотим заявить и сыграть несколько концертов на больших площадках с «Бигуди». 8 лет мы не концертировали, и почти 9 лет не выпускали новых альбомов – долго. За это время я записал альбом с группой «Мгзабреби», грузинской, и вывел этот прекрасный коллектив на российскую сцену и чем я очень горжусь - я практически спродюсировал этот коллектив на отечественную сцену.Мы сыграли десятка три прекрасных концертов.

Но все-таки «Мгзабреби» - это состоявшийся коллектив, и это был скорее альянс двух творческих единиц. А «Бигуди» без меня не имели какой-то такой жизненной силы, чтобы прожить. И тем не менее, те люди, которые делают эту прекрасную музыку, они есть, они в наличии. Я понял, что я страшно соскучился по клубу, по сцене, по рок-н-роллу, по стойке микрофонной, по динамикам, по мониторам, по тому, что рядом с тобой прыгает человек с гитарой – я понял, что я не могу, что я хочу снова.

И я обратился к ребятам и получил радостную новость, что они тоже соскучились, и что невозможно не скучать по сцене. Так что, я надеюсь, что где-то еще до середины октября можно будет услышать несколько новых наших вещей, а потом уже можно будет ждать какого-нибудь концерта.

АЛЕКСЕЙ САВИНЦЕВ: Супер!

Дорогие друзья, особенно те, кто задавал в «ВКонтакте» эти вопросы, в «Вконтакте» и в Инстаграме, ребята – ждите треков, они будут совсем скоро!

Вот я не так давно смотрел ваше интервью, и вы там про «Богемскую рапсодию» говорили - у вас там мнение такое, вполне понятное, осязаемое. Есть сейчас «Лето» Кирилла Серебренникова, которое тоже разделило людей – кому-то понравилось, кому-то нет.

ЕВГЕНИЙ ГРИШКОВЕЦ: Ну, «понравилось – не понравилось», мы же не можем говорить на этом уровне. Я уже давно не говорю по поводу «нравится – не нравится».

Я ненавижу фильм «Богемская рапсодия». А фильм Кирилла Серебренникова «Лето» (у меня есть к нему ряд каких-то моих сугубо профессиональных, авторских замечаний – они сугубо профессиональные и так далее) – это замечательное кино. И все те люди, которые начинают рассматривать это кино с точки зрения исторической правды – ну, они дураки, они, значит, просто не поняли Кирилла Серебренникова. Фильм Кирилла Серебренникова – это удивительнейшая история, удивительнейшая история, и имеет это кино к историческим событиям отношение или нет – не имеет никакого значения.

Если рассматривать фильм «Лето» Кирилла Серебренникова - это такая история Моцарта и Сальери наоборот, как если бы вдруг была история Моцарта и Сальери такая, что Сальери увидел бы гениального юного Моцарта, и из любви к искусству музыки и ей преданности отдал бы ему все, что у него было – деньги, свою карьеру и даже жену, что и происходит в фильме «Лето», фактически. Фактически, я имею в виду – по факту того, что происходит в картине, в художественном произведении. И эта картина, прежде всего – про невероятную преданность искусству. При том, что в фильме «Лето» Цой не очень приятный. Ну, такой *удаковатый человек. Такой, который прежде всего задает вопросы: «А сколько будет стоить?», «А как организовать рок-концерт?», «А сколько там?», «А сколько всего?», вялый, и ничем в себе не особенный – просто гениальный. И тут воспроизведено, как Науменко – человек, которого играет Зверь, человек, который видит эту гениальность, и отдает ему все, и позволяет ему все, и помогает всем, чем может, собственно, отдает свою жизнь, чтобы прозвучал гений. Каково это было на самом деле – мы не знаем. Я, наверное, знаю об этом больше, чем остальные – это было не совсем так или совсем не так, и по-другому выглядело, чем это выглядит в фильме Кирилла Серебренникова – это неважно. Это давно уже стало мифом, это все стало легендой, а легенды и мифы мы можем интерпретировать, как угодно.

АЛЕКСЕЙ САВИНЦЕВ: Все-таки этот спрос на романтику тех лет, ведь не проста так их популярность, и запрос – чего было там, чего нет сейчас? Вот, наверное, так – что ищут там?

ЕВГЕНИЙ ГРИШКОВЕЦ: В том времени, что самое главное было (то есть это 80-е, конец 80-х – начало 90-х годов) – деньги не имели никакого значения. Вообще, совсем! Мы жили без денег – сегодня здесь переночевал, завтра там, откуда брались сигареты или портвейн, было вообще непонятно. Практически никто не работал, или просто для того, чтобы это была какая-то социальная ниша, как тот же самый Цой работал в котельной кочегаром. Это же не за деньги было, это было за какое-то койко-место или чего-то там. Деньги не имели значения совершенно, и была настоящая юность по этой причине.

Сейчас юные люди не имеют возможности жить без денег. Им приходится, даже когда они студенты, приходится подрабатывать официантами, что-то делать беспрерывно, а тогда можно было жить без них. И это главное отличие, и это главный романтизм того времени, и остальные детали несущественны.

АЛЕКСЕЙ САВИНЦЕВ: Я не могу обойти стороной ваше высказывание по поводу Шнура, по поводу заказных выступлений – но я именно не столько про «Ленинград», сколько про вообще выступления за деньги. Ну, к сожалению, реальность такова, что приходится за них играть, но все-таки есть ли шанс…

ЕВГЕНИЙ ГРИШКОВЕЦ: Не приходится.

АЛЕКСЕЙ САВИНЦЕВ: Нет? Но как?

ЕВГЕНИЙ ГРИШКОВЕЦ: Хочется людям. Ну как – ну вот так вот, нет. Можно без этого.

АЛЕКСЕЙ САВИНЦЕВ: А в такую вот инициативную группу…

ЕВГЕНИЙ ГРИШКОВЕЦ: Ну вы понимаете, есть барышня, например, какая-нибудь, или две одноклассницы. Одна работает официанткой, потом еще что-то делает, может быть, занимается с детьми репетиторством, а другая просто проститутка – вот и все. И то, и другое – деньги. В ситуации с проституцией, возможно, бо́льшие.

Ну вот это всё – выступления на корпоративах, это всегда проституция, всегда, и что бы вы не рассказывали. Исполнять заказной концерт на юбилей банка, на дне рождения какого-нибудь олигарха в бане или выступать перед прокуратурой – это все проституция, не имеет значения. Эти все выступления за деньги, не на сцене, не по билетам и не для зрителей, а для увеселения публики во время какого-нибудь праздника. Все, и ничего тут не попишешь! Делайте что хотите, крутите как хотите: «А у них были такие обстоятельства» - а у нее тоже были обстоятельства, вот и пошла на панель!

АЛЕКСЕЙ САВИНЦЕВ: И, кстати, вопрос, который тоже возник из вашего блога, сейчас он будет близкий к тому, что вы сказали. Есть понятие «терпимость», есть понятие «толерантность». Для меня почему-то они разные на самом деле – европейская толерантность ко всему есть и русская терпимость. Вот вы себя могли бы назвать «терпимым» или «толерантным», в данном случае или вообще в любом, как человек переживающий?

ЕВГЕНИЙ ГРИШКОВЕЦ: К сожалению, я ни то, ни другое, я человек категоричный, весьма. Я так говорю, что я человечество в целом люблю не очень. Я люблю конкретных людей, но очень сильно. И второе – сложнее. В целом человечество любить очень легко. Можно взять и любить, например, глобус, как модель земного шара, не вдаваясь ни в какие подробности.

И - я не умею прощать… ошибки? – нет, на ошибки я даже внимания не обращаю. А вот сознательное предательство своей профессии, своего таланта, сознательное нарушение принципов, которые были заявлены (если их не было заявлено, тогда это ни о чем, это возвращаясь к Шнуру) - я это не могу простить. Для меня это… ну как сказать, даже не грехопадение, это просто предательство.

Поэтому во мне вообще нет того, что может быть на российской почве, я вижу, как к этому непримиримо относятся люди. Во мне нет и тени признаков гомофобии, например…

АЛЕКСЕЙ САВИНЦЕВ: Вы своим, если не ошибаюсь, друзьям из Великобритании посоветовали почитать «Анну Каренину», чтобы хотя бы немножко понять русскую душу. А она вообще понимаема?

ЕВГЕНИЙ ГРИШКОВЕЦ: Русская душа? Нет, конечно. Я откуда – вы что, думаете, я понимаю её, что ли? Нет, конечно!

АЛЕКСЕЙ САВИНЦЕВ: Хотя один из тех, кого можно назвать «знаток», это вы все-таки.

ЕВГЕНИЙ ГРИШКОВЕЦ: Послушайте, я – русский человек. Для того, чтобы мне понять, что такое «русская душа», мне нужно выйти из себя и начать самого себя анализировать. Понимаете? Если я начну заниматься тем вопросом, вопросом понимания и анализа русской души, мне нужно в этот момент перестать быть русским человеком, нужно выйти на расстояние… Я этого не сделаю никогда.

АЛЕКСЕЙ САВИНЦЕВ: Вопрос, который тоже пришел, я его не могу не задать – в изучении русской души без водки вообще никак не обойтись, как по-вашему?

ЕВГЕНИЙ ГРИШКОВЕЦ: Нет, наоборот, водка как раз не помогает, она, наоборот, препятствует изучению.

АЛЕКСЕЙ САВИНЦЕВ: Дорогие друзья, все-таки за трезвый подход к делу…

ЕВГЕНИЙ ГРИШКОВЕЦ: …И ничего нельзя изучать в измененном состоянии сознания. То есть выпить водки «для изучения» - это идиотизм. Выпить водки ради радости – пожалуйста! А ради изучения не надо, ничего не получится!

АЛЕКСЕЙ САВИНЦЕВ: Столько объездив уголков совершенно разных – условная Монетка, куда хотелось бы вернуться, вот есть такое место?

ЕВГЕНИЙ ГРИШКОВЕЦ: Куда я хочу…? У меня такая счастливая профессия, что я везде возвращаюсь, потому что я еду туда, где меня ждут. Я давно уже не путешествую, я не турист. Я не поеду куда-нибудь, чтобы посмотреть на медведя или поймать лосося. Я еду к людям – я не турист в своей стране.

Есть места, куда мне еще хочется вернуться, но туда сложно вернуться. Например, Камчатка. Я туда очень хочу вернуться, но это сложно, потому что почему-то директор камчатского театра не хочет, чтобы я туда приезжал. Бывает и такое, знаете ли.

АЛЕКСЕЙ САВИНЦЕВ: Ничего себе!

Но я смотрел замечательные фото и текстовый репортаж о путешествии в Арктику, на остров Врангеля, такие колоритные…

ЕВГЕНИЙ ГРИШКОВЕЦ: Нет, на острове Врангеля я не был, я был на Земле Франца-Иосифа.

АЛЕКСЕЙ САВИНЦЕВ: Да, правда, Франца-Иосифа… Вообще, вот это царство ледяное…

ЕВГЕНИЙ ГРИШКОВЕЦ: Я туда хочу! Но опять же – хотел бы я туда ради того, чтобы сфотографировать белого медведя? Вряд ли. Я хочу туда с теми людьми… То есть как турист я туда не поеду, даже если будет бесплатно. Я могу поехать – я же тогда был в экспедиции, с людьми – орнитологами, гляциологами, океанологами – это была научно-исследовательская экспедиция, и я находился среди этих людей, полярников. И только это меня там так сильно вдохновляло – это общение. Ну, а сопутствующая вокруг этого такая лютая и притом прекрасная красота, торжественная красота Арктики – это было только дополнение, это было фоном для этих людей, потому что эти люди прекрасны только на фоне, потому что они полярники. Я – нет, я – писатель.

АЛЕКСЕЙ САВИНЦЕВ: А вот люди, вокруг которых ваши произведения, вокруг лирических героев, насколько они меняются со временем? То есть мы говорим, что да, тогда были деньги…

ЕВГЕНИЙ ГРИШКОВЕЦ: Нет, они не меняются, они взрослеют. Ведь в период 90-х годов, когда вот для нас не было денег, это не было денег для кого – это была романтика. В это же самое время только деньгами занимались те, кого наполовину убили в 90-е годы, а теперь которых мы видим в виде наших олигархов – они занимались только этим. Да, они совсем не романтики, они пропустили вообще очень многое. Они не умеют дружить, они в сущности не умеют любить, у них купленные друзья и купленные женщины, они так привыкли. Но мы же говорили про романтику того времени – тогда все было гипертрофировано, ничто не имело никаких полутонов. Но люди меняются, я убежден. У меня трое детей, и уже во внутриутробном состоянии было слышно, как человек толкается, что это другой человек, что он отличается. И это не по причине воспитания – вот другой человек, родился он таким, таким и будет. Человека можно сломать, но изменить его невозможно. Когда нам кажется, что человек изменился, просто от него в силу возраста, каких-то обстоятельств что-то отвалилось, и проступило истинное его нутро. Я совершенно убежден, что люди в течение жизни не меняются. Даже те открытия жизненные, которые с ними случаются, это приводит их к тому, какие они изначально, с факта или даже еще до факта своего рождения.

АЛЕКСЕЙ САВИНЦЕВ: Евгений, я хочу вернуться немножко к тому труду, который занял у вас почти три года – «Театр отчаяния» или «Отчаянный театр». Я, честно говоря, еще не успел ознакомиться с ним, но все-таки – от чего отчаяние?

ЕВГЕНИЙ ГРИШКОВЕЦ: Есть же (это есть в названии, мне самому очень нравится название), есть отчаявшийся человек, а есть отчаянный смельчак. И от отчаяния люди совершают подвиги, и от отчаяния люди разрушают свою жизнь, отказываются от всяких жизненных надежд, в сущности губят свою жизнь.

В этой книге есть история отчаянных поступков. По сути, эта книга адресована в большей степени людям в возрасте 20-25-30, вот так вот, от 20 до 30, потому что герою этого романа как раз столько лет. Это история удивительного явления – призвания. Что такое призвание в жизни человека, и что это такое, когда человек понял, распознал, уловил свое призвание, и жизнь человека, который так и не узнал своего призвания никогда, или сомневается в том, что он делает, как он живет – это он живет по призванию или нет? Или это какая-то случайность? Вот этот роман – об этом.

Это роман-испытание в самых таких старых английских традициях, в традициях английского романа конца 18 века – начала 19. Я думаю, что это еще и приключенческий роман. Так что, если кто захочет почитать – приготовьтесь, у вас будет интересное чтение недели на две, а то и на три, а то и на месяц.

Мы сейчас переиздаем эту книгу, поскольку первое издание – такая здоровенная книга в полтора килограмма, и она большого формата, и барышни и дамы высказывали свои претензии, потому что книжку такую нельзя носить в сумочке, просто тяжело. И на пляж ее тащить тяжело, и еще как-то – в общем, с ней перемещаться трудно. Мы сейчас издаем ее в облегченном варианте, то есть она выйдет в виде двух книжек, которые легко можно будет носить с собой, и они будут нетяжелые.

АЛЕКСЕЙ САВИНЦЕВ: Три года – почему такой большой срок?

ЕВГЕНИЙ ГРИШКОВЕЦ: Ну я ж не то что сидел три года и беспрерывно писал. Были… ну, это огромная книга. Ну просто на самом деле, это огромная книга. Чтобы было возможно представить, по количеству знаков – ну, по объему слов, по количеству – эта книга такая же, как «Тихий Дон».

Вот вспомните «Тихий Дон». Здоровая книга? Здоровая. И это прям большое, серьезное литературное произведение, крайне выверенное, отточенное и продуманное. И эта книга сделана таким образом, что она ни одну секунду не была скучной. Эта книга совершенно не развлекательная, она не была скучной.

Потом, понимая, что я адресуюсь к сегодняшнему читателю, которому 25 лет, а мне 52, и нужно было так вычистить те реалии, в которых происходят события книги, чтобы человек не чувствовал, что это что-то архаичное, ну что это как про какую-то другую советскую страну. Это мемуарный роман, и в этой огромной книге нет, например, ни одной даты. Почему это сделано, почему продумано так? (И нет имени героя.)

Потому что, если молодой человек будет читать эту книгу, увлечется, и вдруг натыкается на то, что главного героя в армию забрали в 1985 году. А он родился, допустим, в 1991 – что ему теперь эту историческую рухлядь читать? Он не будет.

Там есть в этом романе целая большая глава, которая происходит как раз в конце 80-х годов, в то время, когда как раз был и Борзов, и когда был Цой, и даже сам момент гибели Цоя там описан, то есть по хронологии можно высчитать, но нет даты, когда это произошло. Но если человек натыкается на это, все, для него книга перестает быть живой, она становится историей про несуществующую страну.

Так что на такую литературу можно потрудиться три года. Я от нее отрывался – возвращался, делал спектакли, ехал на гастроли, потом опять возвращался к книге. Так, чтобы читателю было понятно – я пишу на бумаге от руки, рукопись романа весила семь килограммов, а исписал за время (просто я писал гелевыми ручками, и, когда заканчивал ручку, бросал в ящик) – я исписал 138 ручек.

Вот сколько это труда? Вот можно за это время исписать 138 ручек? Вот за сколько человек исписывает ручку? Я исписывал ручку максимум за четыре дня.

АЛЕКСЕЙ САВИНЦЕВ: Я так думаю, что, кстати, даже история подготовки к этой книге когда-нибудь станет частью спектакля.

ЕВГЕНИЙ ГРИШКОВЕЦ: Да не, подготовки не было, я же…

АЛЕКСЕЙ САВИНЦЕВ: Ну, не подготовки, а процесса самого, творчества!

ЕВГЕНИЙ ГРИШКОВЕЦ: Это было интересно. У меня эти пальцы были постоянно замотаны пластырем, потому что я сбил руки до мозолей.

АЛЕКСЕЙ САВИНЦЕВ: Вы славитесь умением подмечать детали, и эти детали потом по сути становятся цитатами, не столько даже слова, сколько сами ситуации. Я себя приведу в пример: у нас есть теперь традиция в компании, из «Как я съел собаку» - «надо мыть чаще».

ЕВГЕНИЙ ГРИШКОВЕЦ: Смотрите, давайте серьезно. Я неоднократно видел пародии на себя. И эти пародии всегда были неточными по той причине, что люди всегда пытаются изображать меня следующим образом: «Я пошел, купил мороженое за восемнадцать копеек, потом колбасу за рубль тридцать пять, я помню, там хлеб был за…» - нигде, никогда, ни в одной моей книге нет ни точных дат, ни цен, ни цвета, ни звука. Этот спектакль, который я сегодня буду исполнять, как раз о том, каким образом нужно работать с деталью, чтобы она была точной.

Ну вот, например, я в Тюмени ребятам сказал (они всю жизнь там живут, в Тюмени, на Севере – я тоже сибиряк, у нас тоже с комарами было все в порядке летом): «Как нужно сказать про комара, чтобы это стало радостным?» Я сказал, что людям, которые не знают комаров, что «там были такие комары, такого размера, что, когда они сосали, можно было слышать, как они глотают». И сразу становится…

Деталь? Деталь, вроде бы. Мы сразу вспоминаем звук глотающего кадыка, который раздражает, тут же комар – вот из этого возникает образ. А если бы я сказал, что комар был приблизительно сантиметр размером, на нем было 185 волосинок – что это кому даст! Это ничего, никому.

Работать с деталью – это же не просто уточнение деталей и запоминание их, или сколько стоило что-то когда-то. Это работа с оживлением детали, чтобы деталь сразу стала родной, понятной. И если есть возможность посмеяться над комаром, он уже становится не таким уж злым, он становится практически родным. Он почти земляк теперь для нас!

АЛЕКСЕЙ САВИНЦЕВ: Евгений, вы избегаете слова «секрет», а тем не менее, в чем тайна, в чем «изюминка»? Вы же сами, наверное, догадываетесь, почему не оставляете равнодушным? Почему ваше творчество заставляет вот так, до мурашек…?

ЕВГЕНИЙ ГРИШКОВЕЦ: Потому что человек, когда слушает или смотрит мой спектакль, и читает книгу, он читает не про меня – он читает про себя. Вот и все. Человеку очень радостно знать, что он прожил точно такую же жизнь, в точности такую же жизнь, с такими же переживаниями. Пусть приключения были другие, но переживания и ощущения были в точности такие же, как у того писателя, которого он любит, или исполнителя того, того актера, на которого он купил билет и пришел. Вот и все. Вот в этом и есть – что человек узнает, что его жизнь не менее ценна, чем та жизнь, которую прожил им любимый автор и исполнитель. В этом есть такая радостная, гуманистическая составляющая – человек выходит со спектакля с ощущением, что его жизнь имеет значение. Безусловно, он не сомневался, что его жизнь имеет значение, но он только что узнал, что она масштабна, что имеет масштабное значение. И в этом тоже нет никакого секрета. В этом есть задача художественная. Я ставлю эту задачу совершенно сознательно – дать человеку, передать такое послание, что мы с ним живем в одном неповторимом пространстве с одними и теми же, казалось, неповторимыми, но универсальными переживаниями.

Продолжение беседы в записи программы. 

Текст: Геннадий Алексеев